Читаем без скачивания Импортный свидетель [Сборник] - Кирилл Павлов

— Мы ищем разведчика, — заявила сержанту восьмидесятилетняя Амалия Ивановна.

Сидевший на заднем сиденье Нестеров подтвердил удивленному сержанту: да, именно разведчика.

В сельсовете знакомая Нестерова подготовилась к приезду — г- на столе уже грудой лежали паспортные дела, и Амалия Ивановна почти тотчас же выхватила из груды документов один и сказала:

— Вот он, Петр Петров — Она была так в этом уверена, что даже не прочитала имени и отчества изображенного на снимке человека.

Между тем запись гласила, что на снимке Алябьев Максим Владимирович.

— А вы уверены в том, что это и есть ваш товарищ? — спросила с сомнением паспортистка.

— Но я же еще не сумасшедшая, — заявила Амалия Ивановна.

Нестеров переглянулся с паспортисткой.

— Я вам могу кое-что сообщить об Алябьеве, — тихо, чтобы не слышала Амалия Ивановна, сказала паспортистка.

А Амалия Ивановна и не слушала. Она с интересом рассматривала плакаты, посвященные противопожарной безопасности, развешенные по стенам сельсовета. А потом она вышла в сад полюбоваться тюльпанами. Красные, синие, черные, желтые, фиолетовые — они не могли не вызвать восторга у каждого, кто имел счастье видеть их.

— Не исключено, что ваша Амалия Ивановна знала

Алябьева как Петрова. Дело в том, что Петров — инвалид с детства и всю жизнь, будучи в почти невменяемом состоянии, содержался своими родными. Говорят, он подорвался в детстве на мине и с тех пор потерял память. За ним до старости ухаживали его родители, но сейчас уж лет пять как их кет на свете, и Алябьева направили в наш областной дом престарелых. Я сама отвозила его туда. Брать не хотели, мы написали в обком, он, представьте себе, фронтовик, награды имеет, в четырнадцать лет воевать начал.

…В следующую субботу было решено навестить Алябьева.

21

Но в следующую субботу Нестеров не смог поехать, потом, еще в следующую, был какой-то слет, потом паспортистка ушла в отпуск, а одному ему ехать не хотелось (обещал ведь ей). Короче говоря, приехал он в дом для престарелых только через дв. а с половиной месяца.

Но, слава Богу, ничего не произошло существенного за это время, домашнее расследование не омрачилось никакими неожиданностями. Нестеров с паспортисткой прибыли в пансионат и пошли по живописным аллейкам.

По аллеям прогуливались парами, группами, в одиночку не старые и очень любопытные люди. У них у всех на устах был один немой вопрос: «К кому?» И хотя Нестеров, по наивности своей, не сомневался, что большинство из этих людей не имели родных (иначе как объяснить, что они здесь), все же у них не исчезло желание видеть близких и общаться с родными.

Нестеров нашел врача, после чего он и паспортистка уселись на скамейке под тенистой липой и принялись ждать, наблюдая за любопытными жителями этого странного мира.

Наконец, молоденькая девушка в белом халатике подвела им совсем не старого человека, лет, пожалуй, пятидесяти пяти максимум, и, бросив: «Алябьев, температура нормальная», оставила их наедине.

А непрошеные гости усадили рядом с собой Алябьева, и оба не знали, о чем его спрашивать.

В этот день разговора не получилось.

Не получилось и в следующий раз. Иногда казалось, он что-то вспоминает, менялся даже цвет его то потухавших, то вдруг искрившихся глаз. Но было похоже, что есть какой-то непреодолимый барьер, через который не могла пробиться его память.

— А лечат такие вещи? — спросил Нестеров.

— Может, и лечат где, а только зачем? — заметила врач — Амнезия, прекрасная болезнь. — И она улыбнулась так, как улыбаются, когда хотят подчеркнуть дистанцию между собой и собеседником.

Нестеров с паспортисткой по прибытии в город решили написать письмо специалисту, который, может быть, вылечит Алябьева с помощью гипноза.

22

Милая моя, родная Тосечка… Какое у вас удивительное имя! Жаль, что мы так недавно знакомы и это не дает мне права тотчас же назвать вас самыми ласковыми и добрыми именами, которые мне только известны. Как-то неловко у нас с вами получилось: не успели познакомиться — и немедленно я попал в милицию, а вы бросаетесь меня защищать. Извините. Но знаете, я все чаще думаю о том, что ничего просто так на свете не бывает. Друг познается в беде. И в милиции вы оказались рядом. Конечно, на таком эпизоде глупо строить силлогизм (прочитал только что учебник логики, не взыщите!) — раз оказались рядом, значит, друг, но ничего не приходит в голову, а так бы хотелось назвать вас своим другом. Когда мы еще с вами встретимся, может быть, в следующее воскресенье? Я обязательно приеду, я не успел вам этого сказать, а письмо, конечно же, не дойдет до субботы до вас, потому что уже среда. А все эти дни я молчал потому, что отчего-то было неловко. И письмо опускать не буду, раз не дойдет.

Николай

Вы спросили меня, для чего я приезжал, я тогда не ответил, но сейчас перед листом бумаги вдруг осмелел и могу сказать вам: потому что я нашел вас. Не все же время я буду ездить в Ленинград, может быть, и вы приедете в Сестрорецк. Я вас познакомлю там со своими родителями. Они отличные старики, трудятся на заводе, радуются жизни, воспитывают вот меня, и брата, и сестренку, — словом, все отлично. Обязательно познакомлю, а то меня уже родители всё спрашивают, куда это я все езжу в выходные. Куда? Как будто бы сами не догадываются.

Опять, наверное, испугаюсь отправлять письмо. Странно, но говорить с вами мне трудно, писать легко, а отправлять письмо опять трудно.

Ваш Николай

Дорогая Антонинка, если бы ты знала, как я скучаю по тебе, неделя кажется мне вечностью, а проклятое воскресенье коротким мигом. Как же я ненавижу теперь выходные, они напоминают мне, что после них снова будут бесконечные будни ожидания.

А знаешь, что ты ведь ужасно понравилась моим родителям. Мать даже заявила, что ты слишком приличная для меня. Милая мама! Но не обращай внимания на них. А давай-ка лучше поженимся. Помнишь, в кинотеатре, я собирался тебе это самое сказать, но не сказал, что-то мне помешало. Так вот знай — именно это я и собирался тебе сказать. Я люблю тебя, Тосечка, а имя твое напоминает мне Тосно — милый город, где я учился жить.

Твой Николай

Конечно, письмо не отправлю, но, может быть, покажу.

Родная моя Антонинка, милая, скоро уже мы с тобой будем всегда вместе. Ты, правда, еще не сказала мне «да», но ведь ты тоже так думаешь, правда ведь? Правда? И ничто нас не разлучит.

Твой Коля

Я никогда не думал, что так славно жить на свете, когда у тебя есть человечек, который тебя любит. Ты мне сказала об этом, и, не поверишь, у меня выросли крылья. Эти крылья я сохраню на всю жизнь и буду их всем показывать. Пусть завидуют, таких ведь больше ни у кого нет, как нет больше на свете такой, как ты, — самой лучшей, самой моей родной. Милая, если бы я был поэтом, как это было бы прекрасно, я бы воспел тебя в поэмах, но, увы, я рабочий, хотя дело не в профессии, а в направленности души. И ты, родная, вдохновляешь меня. Знаешь, мне кажется, что до тебя я не жил толком. Осенью мы поженимся, ладно?

Николай

Может быть, я обманул тебя, но я люблю тебя, я хочу, чтобы все повторилось, чтобы я проснулся утром в то воскресенье и не услышал бы о том, что началась война. Я так и не передал тебе всех моих писем. Я их пишу почти каждый день. Какие-то уже истрепал, какие-то просто разорвал — не понравились, но я так больше не могу. Я ехал на тебе жениться, ехал сделать тебя еще более родной, чем ты есть, ехал поделиться с тобой жизнью, а вместо этого, получается, обманул.

Я ведь так и не знаю номера твоего дома. Посуди сама, я всегда был так переполнен тобой, что, провожая, так и не увидел его. Я ничего не видел, кроме тебя. Прости, но сегодня я мчался через весь город, в форме, к тебе. Еле отпросился на полчаса перед отправкой эшелона, а тебя не было, и снова я забыл посмотреть номер дома. Я опустил тебе записку, что люблю и уезжаю на фронт, но ведь это не прощание. Я думал прижать тебя к себе крепко и сильно. Я расстаюсь с тобой ненадолго, вот только выгоним немцев из Прибалтики. Думаю, что до осени управимся, и я сдержу свое слово: осенью поженимся.

Родная Тосечка, жди меня, я обязательно вернусь…

Твой уже почти муж Коля

23 

— Я хранила эти письма и еще некоторые, как видите, много лет, — сказала Амалия Ивановна. — На них нет адреса Колиной невесты, но она ленинградка, и я не знала, что с ними делать, с этими письмами. Он потом был несколько раз в Ленинграде, но ко мне не зашел. Бесспорно, он навещал свою невесту, но как узнать ее адрес? Вот они, эти письма, а попали они ко мне при весьма странных обстоятельствах, совершенно, можно сказать, случайно. Мне предписали выехать из города в течение суток и разрешили взять лишь немногочисленный скарб. Я уже сидела в теплушке, как вдруг увидела Колю, который шел в группе таких же, как и он, солдат. Он узнал меня, подбежал, я попросила его принести кипятку. Он перелил воду в кастрюлю из своей фляги. В свою очередь попросил меня сохранить эти письма: может быть, чувствовал, что погибнет.